Между (смертью и забвением) и (неспешностью и подлинностью) есть тонкая пленка решимости и честности. Которую иногда приходится рвать годами. Сначала она тянется, как целлофан, не поддается и тихонечко душит. Потом щедро заточенная стрела времени образуем там маленькое отверстие, и гладко скользящим движением обнажается искомое состояние. На голых рецепторах, конечно.
В том маленьком деревянном домике (избе, с сенями и чуланом, горницей и створками) я никогда не чувствовала себя собой. Я придумала тысячу и одну легенду, чтобы оживить его, сделать говорящим. Узоры на вязаных ковриках, скрипящие половицы, ямка в пороге, выкрашенном в голубой, стон войлока, вминающегося в деревянный угол. Нет, это было не как у Тишкова. Это было, как у маленькой девочки, которая считала дни, чтобы уехать подальше, стать побольше и мечтать поинтересней. И всегда уезжала с крамольной радостью. И сейчас уезжает по другую сторону своего зазеркалья. С вечной отметкой на гладком косяке и чувством нарушенных обещаний. Эти клетки не обновятся ни за семь, ни за пятьдесят семь лет.
Пыталась читать, но совершенство формы не давало ровно двигаться по смыслу. Цепочки из слов прекрасны не меньше световых сетей, сплетенных коваными решетками.
Хочется говорить тебе спасибо на каждом выдохе. Моего углекислого газа хватило бы на райские сады. С зарослями маленьких придорожных пушистиков.